После этой войны так бесконечно много надо будет прощать и нельзя будет простить!

 

Своеобразный педантизм, при котором человек, даже убивая, старается доказать себе, что прав.

Пока они побеждали в войне, всё было в порядке,  а того, что  не было в порядке, можно было и не замечать или оправдывать великой целью. И какая это цель? Разве у нее не было всегда оборотной стороны? И разве эта оборотная сторона не была всегда темной и бесчеловечной?

Иной раз, как поглядишь, сколько мы тут всего разрушили, а что они сделали бы с нами, если бы подошли к нашей границе? Видишь, что мы вытворяем? А если они устроят у нас то же самое,- что тогда останется?

Удивительно, как начинаешь понимать других, когда самому подопрет. А пока тебе хорошо живется, ничего такого и в голову не приходит.

И вечно вы, образованные, чего-нибудь накрутите. Не мы с тобой эту войну затеяли, не мы за нее в ответе. Мы только выполняем свой долг.

Мы утеряли все мерила. Нас изолировали, воспитывали в нас отвратительное, вопиющее, бесчеловечное и нелепое высокомерие. Нас объявили нацией господ, которой все остальные должны служить, как рабы. Подчиняться каждому дураку, каждому шарлатану, каждому приказу - разве это означает армия господ? И вот вам ответ. Он, как всегда, сильнее бьет по невинным, чем по виновным.

Мы внушали себе, что не хотим бросать отечество в трудную минуту, когда оно ведет войну, а что за война, кто в ней виноват и кто ее затеял - всё это будто бы неважно. Пустая отговорка, как и прежде, когда мы уверяли, что поддерживаем их только, чтобы не допустить худшего. Отговорка. Для самоутешения.

Чего ради мы здесь бьемся? Даже не за приемлемые условия мира.  С нами больше на станут разговаривать. Мы нарушили все договоры, все человеческие законы. Мы сражаемся за лжецов и спекулянтов, за фанатиков, убийц и сумасшедших - чтобы они еще год продержались у власти. Только за это - и больше ни за что! Война уже давно проиграна.

- Не всех же убивают.

- Конечно. Иначе и войны бы не было.

- Русские-то ведь арийцы. 

- И вовсе русские не арийцы.

- Арийцы. У нас же был с ними договор.

- Ошибаешься. Поляки, чехи и французы - вот те ублюдки. А русских мы освобождаем от коммунистов. И они арийцы. Конечно, исключая коммунистов. Ну, разумеется не господствующие арийцы. Просто рабочие арийцы. Но их не истребляют.

- Японцы теперь тоже арийцы, с тех пор как сделались нашими союзниками. Желтолицые арийцы.

Обманщики всегда выходят сухими из воды. С негодяями ничего не случается.

А разве, чтобы стать человеком, достаточно надеть штатское?

- Тогда мы были детьми и не было войны.

- Теперь мы - старики, но без опыта старости. Мы стары, циничны, ни во что не верим, а порой грустим, и нам только 20... 

Но если бы каждый не старался непременно убедить другого в своей правде, люди, может быть, бы реже воевали. Терпимость - вот чего нам не хватает.

Культ диктатора легко превращается в религию.

Те, кто сеет смерть, никогда ничего о ней не знают.

Совесть мучит обычно не тех, кто виноват.

Как обычно, порок вознаграждается!

Уж мы такие! Ужасно боимся собственных чувств. А когда они возникают - готовы считать себя обманщиками.

На войне и время другое, чем в мирной жизни.

Это подземелье принадлежало раньше церкви и служило винным погребом. Прежде, чем стать винным погребом, оно служило застенком, здесь пытали ведьм и еретиков. Их подтягивали за руки, подвесив к ногам железный груз, раскаленными клещами рвали им тело, пока они не сознавались. А потом казнили во имя Б-га и христианской любви к ближнему. Мало что переменилось с тех пор. 

Как безнадежно обречены всякая справедливость и сострадание: им суждено вечно разбиваться о равнодушие, себялюбие и страх!

Всё, что мы делаем, мы всё оправдываем необходимостью. Когда мы бомбим города - это стратегическая необходимость; а когда бомбят те - это гнусное преступление. Это-то и называется современной политикой.

Предательство! На фронте нас предали, предали и замарали, наша борьба и смерть переплелись с убийством и злом, ложью и насилием, нас обманули во всем, даже в этой несчастной, отважной, жалкой и бесцельной смерти.

А на фронте убивают совсем ни за что.

К войне привели ложь, угнетение, несправедливость, насилие. Война, как мы ее ведем - это преступление, это лагеря для рабов, концентрационные лагеря и массовое убийство гражданского населения.

Я видел кое-то. Война проиграна, и мы еще сражаемся только ради того, чтобы правительство и те, кто всему виной, еще какое-то время продержались у власти и совершили еще больше преступлений.

Я теперь соучастник всего этого зла. Война не только проиграна, но мы должны ее проиграть, чтобы было покончено с убийством, рабством, концлагерями, штурмовиками, массовым уничтожением и бесчеловечными зверствами.

С чего начинается соучастие? С какой минуты то, что принято считать геройством, становится убийством? Когда перестаешь верить, что оно оправдано? Или, что оно преследует разумную цель? Где тут граница? Каждый должен решать этот вопрос сам. Когда спрашиваешь об этом другого человека - это все-таки попытка уклониться от решения. Но иногда удается спросить себя, когда спрашиваешь другого.

 Сирены. Раньше мы поднимали глаза к небу, чтобы молиться. А теперь - поднимаем, чтобы проклинать.

 Страх. Не ты дрожишь. Жизнь в тебе дрожит. И это не имеет никакого отношения к храбрости. Храбр тот, кто имеет возможность защищаться. Всё остальное бахвальство. Наша жизнь разумнее нас самих.

Это вовсе не храбрость: это недостойное легкомыслие. Опасность  - дело слишком серьезное. Насколько оно серьезно, поймешь только, когда видел много смертей.

Какой смысл грустить! И жить - умереть, и не жить - умереть! Хватай что можешь, а грехи пусть замаливают попы.

Трофеи - это трофеи, их надо брать там, где найдешь.

Еда. Во время войны все представления людей о счастье всегда связывают с едой.

Что только они делают с нами молодыми? Мы молоды, мы должны бы быть счастливы и не разлучаться. Какое нам дело до войн, которые затеяли наши родители?

Легко осуждать и быть храбрым, когда у тебя ничего нет. Но когда у тебя есть что-то дорогое, весь мир меняется. Все становится  и легче, и труднее, а иногда и совсем непереносимым. На это тоже нужна храбрость, но совсем другого рода.

- Как совместить всё это: книги, стихи, философию -  и бесчеловечность штурмовиков, концентрационные лагеря, уничтожение невинных людей? 

- Это совместить нельзя. Всё это существует во времени. Если бы жили те, кто написал эти книги, большинство их них тоже бы сидело в лагерях.

- Есть собственно только один ответ. Надо верить. Верить. Что же нам еще остается? Верить в Б-га, и в доброе начало в человеке.

- Вы никогда не сомневались в этом добром начале?

- Сомневался, и часто. А разве возможна вера без сомнений?

Здесь в тылу, война совсем иная. На фронте каждому приходится бояться только за себя. А здесь у каждого своя семья, и стреляют значит, не только в него: стреляют в одного, а отзывается у всех. Это двойная, тройная и даже десятикратная война.

Он был охвачен ненавистью к тем, кто всё это затеял; эта ненависть не побоялась перешагнуть через границы его собственной страны и знать ничего не хотела о справедливости и всяких доводах "за" и "против".

Мне хотелось иметь что-то, что могло бы меня поддержать, но я не знал другого: имея это, становишься уязвим вдвойне.

После этой войны так бесконечно много надо будет прощать и нельзя будет простить!

Нашему прошлому конец. Нам с ним нечего делать. Оно нас только связывает. Даже хорошее, что в нем было. Нам надо начинать заново. Наше прошлое обанкротилось. К нему нет возврата.

Мир не стоит на месте. И если отчаиваешься в собственной стране, надо верить в него. Затмение солнца возможно, но только не вечная ночь. Во всяком случае, не на нашей планете. Не надо так быстро сдаваться и впадать в отчаяние.

Еще не существовало на свете такой тирании, которой бы не пришел конец. Человечество шло вперед не ровной дороге, а всегда толчками, рывками, с отступлениями и судорогами. Мы слишком высокомерны, мы вообразили, что наше кровавое прошлое уже преодолено. А теперь знаем, что стоит нам только оглянуться, и оно нас тут же настигает.

Мечты спасать не нужно.

Человек может быть бесхарактерен, или труслив, или слаб, вот он и становится соучастником.

Ненавидеть! Кто может позволить себе такую роскошь? Ненависть делает человека неосторожным.

Здорово же мы научились притворяться, почти каждый - мастер этого дела.

Не следует говорить слишком много. И думать тоже. Еще не время. Это ослабляет. Воспоминания тоже. Для этого еще слишком рано. Когда ты в опасности, надо думать только о том, как спастись.

Церковь -  единственная диктатура, которая выстояла века.

Иной раз у человека не остается ничего, кроме слез. Но это и не я, а что-то во мне, что просится наружу.

Ночью каждый таков, каким ему бы и следовало быть, а не такой, каким он стал.

Если не предъявлять к жизни особых претензий, то всё, что ни получаешь, будет прекрасным даром.

Разлука и возвращение, обладание и потеря, жизнь и смерть, прошлое и будущее - едины и всегда и во всем присутствует каменный и неистребимый лик вечности.

Если у меня будет ребенок, он как раз подрастет к новой войне, как мы - к этой. Подумай, сколько страданий ему придется перенести.

Вокруг нас все до того отравлено, что земля еще долгие годы будет заражена этим ядом. Что же будет, если противники всего того, что сейчас происходит, не захотят иметь детей? Разве только варвары должны иметь детей? А кто же тогда приведет мир в порядок?

Мы внушили себе, что смерть всё искупает. Подвел черту, и вся это гнусность нас уже не касается. Заплатил сполна, и дело с концом. А это не так. 

Все, на что он хотел опереться, что должно было поддерживать и вдохновлять, только еще больше отбрасывало его назад. Маленькое личное счастье тонуло в бездонной трясине общих бедствий и отчаяния. Счастье промелькнуло слишком быстро, а жизнь солдата измеряется не отпуском, а  пребыванием на фронте.

Какой смысл копаться с этом? Всё надо делать постепенно, шаг за шагом, и не пытаться решать мировые проблемы, когда тебе угрожает опасность.

Если судить только по виду, то преступников не было бы вовсе.

Кто у нас может кончить эту войну? Уж, конечно, не генеральный штаб. Он не возьмет на себя такую ответственность. В прошлую войну он сумел подсунуть это решение временному правительству, которое перед тем на скорую руку сформировали. Эти болваны подставили головы под обух, подписали перемирие, а через неделю их обвинили в государственной измене. Теперь всё по-другому. Тотальное правительство - тотальное поражение. Второй партии, чтобы вести переговоры, не существует, если не считать коммунистов. Тоже правительство, те же методы.

Единственное что мне нужно, это думать, что хочу, говорить, что хочу, и делать, что хочу. Но с тех пор как у нас появились мессии справа и слева, это считается большим преступлением, чем любое убийство.