Мы больны

 Эрих Мария Ремарк  "Возвращение"

                          Солдаты, возвращенные отчизне, хотят найти дорогу к новой жизни.

Мир! Мир? Долгие месяцы войны притупили чувства солдат, и когда не нужно защищаться, они пребывают в состоянии полного равнодушия.

Этот кромешный ад, этот искромсанный кусок траншейной земли, проник нам в самое нутро, что он - будь он проклят! - он, осточертевший нам до рвоты, чуть ли ни мил нам, мил, как мучительная, страшная родина, с которой мы связаны навеки. Мы отмахиваемся от нелепой мысли, но то ли это погубленные годы, оставленные здесь, то ли товарищи, которые тут полегли, то ли неисчислимые страдания, всосанные этой землей, - но до мозга костей въелась тоска.

 Мир! Мир? Мы разрушили всё, что можно разрушить. Нам бы смеяться и реветь от радости, а у нас какое-то нудное ощущение в животе: точно веника наелся, и вот-вот вырвет. 

- Теперь-то начинается самая мерзость.

- Почему мерзость, когда мир?

- Вот именно, это и есть мерзость.

- Мы возвращаемся обратно, а сколько наших остаются здесь лежать.

Быть может, только потому вновь и вновь возникают войны, что один никогда не может до конца почувствовать, как страдает другой.

После стольких лет войны мы не так представляли себе возвращение на родину. Думали, нас будут ждать, а теперь видим: здесь каждый по-прежнему занят собой. Жизнь ушла вперед и идет своим чередом, как будто мы теперь уже лишние.

- Героизм начинается там, где рассудок пасует: когда жизнь ставишь ни во что. Героизм строится на безрассудстве, опьянении, риске. 

- Кто ставит вопросы: "Почему?..Зачем?..Для чего?...", тот ничего не смыслит в героизме...

- За героизм немногих страдания  миллионов - слишком дорогая цена.

Раньше я бы, конечно,  не позволил себе смеяться над отцом. Но почтение к старшим испарилось в окопах. Там все равны.

Мир! Мир? Мы возвращаемся к жизни. Смутно ощущаем мы, как что-то теплое, скользкое хочет обвить нас, опутать наши движения, приклеить к чему-то. Это весь здешний нечистоплотный, вязкий мир громких слов и прогнивших понятий, в которые мы верили, когда шли воевать. А теперь мы чувствуем всю фальшь, всю половинчатость, всё спесивое ничтожество и беспомощное самодовольство этого мира, чувствуем с такой силой, что гнев наш переходит в презрение.

Передо мной стояла старая женщина с испуганным и озабоченным лицом. Она сложила морщинистые руки, усталые, натруженные.  Руки эти трудились ради меня, оттого они такие. Для этой худенькой, изможденной женщины я иной, чем все солдаты мира: я ее дитя. Для нее я всегда оставался ребенком, и тогда, когда был солдатом. Война представлялась ей сворой разъяренных хищников, угрожающих жизни ее сына. Но ей никогда не приходило в голову, что ее сын, за жизнь которого она так тревожилась, был таким же разъяренным хищником по отношению к сыновьям других матерей.

- В жизни совершенно необходимо иметь какую-то опору, неужели ты этого не понимаешь? Я хочу быть любимым, и тогда я буду опорой для того человека, а он для меня.

Война научила нас действовать почти не размышляя, ибо каждая минута промедления чревата была смертью. Поэтому жизнь после войны кажется нам очень уж медлительной. Слишком долго была нашим неизменным спутником смерть. Это выработало в нас какую-то напряженность, лихорадочность, научило нас жить лишь настоящим мгновением, и теперь мы чувствуем себя опустошенными, потому что здесь это всё не нужно. А пустота родит тревогу. Мы чувствуем, что нас не понимают и что даже любовь не может нам помочь. Между солдатами и несолдатами разверзлась непроходимая пропасть. Слишком часто что-то убегало от нас, и для многих это была сама жизнь...

Власть! Одного грамма ее достаточно, чтобы сделать человека жестоким!

Удивительно, как обыкновенное платье меняет человека! Что ж сказать о солдатской шинели!

В первые послевоенные месяцы жажда развлечений принимает положительно чудовищные размеры.

И вдруг меня охватывает несказанная печаль, которую несет в себе время; оно течет и течет, и меняется, а когда оглянешься, ничего от прежнего не осталось. Да, прощание всегда тяжело, но возвращение иной раз еще тяжелее.

Война всё разрушила, но в солдатскую дружбу мы верили. А теперь видим: чего не сделала смерть, то довершает жизнь, - она разлучает нас.

В казарме нам вдолбили, что честь отдается мундиру, а не тому, кто его носит.

 - Мы больны. Война еще слишком глубоко сидит в нас. Наши идеалы потерпели крах, наши мечты разбиты, и мы движемся в этом мире добродетельных людишек и спекулянтов, точно донкихоты, попавшие в чужеземную страну. Мы умеем драться, но трудиться не умеем.

 Всё напрасно! Когда мы шли на фронт, что это была за буря энтузиазма! Казалось восходит заря новой жизни, казалось все старое, гнилое, половинчатое, разрозненное сметено. Мы были такой молодежью, какой до нас никогда не было! С каждым годом мы затихали всё больше, многое ушло, и только одна воля  осталась. А теперь и она погрязла в трясине из порядка, долга, женщин, размеренности и черт еще, что они здесь называют жизнью? Нет, жили мы именно тогда, и, тверди ты мне хоть тысячу раз, что ты ненавидишь войну, я все-таки скажу: жили мы тогда, потому что были вместе, потому что в нас горел огонь, означавший больше, чем вся эта мерзость здесь, вместе взятая!

- А почему все так? Нас просто предали. Говорилось: отечество, а в виду имелись захватнические планы алчной индустрии; говорилось: честь, а в виду имелась жажда власти и грызня среди горсточки тщеславных дипломатов и князей; говорилось: нация, а в виду имелся зуд деятельности у господ генералов, оставшихся не у дел. Слово "патриотизм" они начинили своим фразерством, жаждой славы, властолюбия, лживой романтикой, своей глупостью и торгашеской жадностью, а нам преподнесли его лучезарный идеал. И мы восприняли все это как звуки фанфар, возвращающие новое, прекрасное, мощное бытие. Мы, сами того не ведая, вели войну против себя самих. И каждый меткий выстрел попадал в одного из нас! Молодежь всего мира поднялась на борьбу и в каждой стране она верила, что борется за свободу! И в каждой стране ее обманывали и предавали, и в каждой стране она билась за чьи-то материальные интересы, а не за идеалы; и в каждой стране ее косили пули, и она собственными руками губила самое себя! Разве ты не понимаешь? Есть только один вид борьбы: это борьба против лжи, половинчатости, компромиссов, пережитков! А мы попались в сети их фраз, и вместо того, чтобы бороться против них, боролись за них. Мы думали, что воюем за будущее, а воевали против него. Наше будущее мертво, ибо молодежь, которая была его носительницей, умерла.  Мы лишь уцелевшие остатки ее! Но зато живет и процветает другое  -  сытое, довольное, и оно еще сытее и довольнее, чем когда бы то ни было! Ибо недовольные, бунтующие, мятежные умерли за него! Целое поколение уничтожено! Целое поколение надежд, веры, воли, силы, таланта поддалось гипнозу взаимного уничтожения, хотя во всем мире были одни и те же цели! 

 Открываю учебник всеобщей истории, - опять войны, бои, сражения; тут воюют сообща, там против союзников. Это не всеобщая история, а история войн. Открываю хрестоматию Мне становится дурно от одностороннего, фальшивого толкования, в котором здесь преподносят слово "отечество". Когда жертвы этого учебного плана окончат школу, они будут знать время царствования любых, даже самых незначительных князьков и даты всех войн, которые те вели; детям внушат, что это чрезвычайно важные мировые факты, но о Бахе, Бетховене, Гете, Эйхендорфе, Дюрере, Роберте Кохе они вряд ли будут что-либо знать.

Кто знает, что стали бы делать люди, если бы они всегда все знали.

Своим движением вперед мир обязан лишь плохим ученикам.

Ах, любовь -  факел, летящий в бездну, и только в это мгновение озаряющий всю глубину ее!

 Я стою перед вами, один из сотен тысяч банкротов, чью веру и силы разрушила война...Вот стою я перед вами, ваш учитель и наставник. Чему же мне учить вас? Рассказать вам, что в двадцать лет вы превратитесь в калек с опустошенными душами, что все ваши свободные устремления будут безжалостно вытравливать, пока вас не доведут до уровня серой посредственности? Рассказать вам, что всё образование, вся культура, вся наука  - не что иное, как жестокая насмешка, пока люди именем господа бога и человечности будут истреблять друг друга ядовитыми газами, железом, порохом, огнем? Чему же учить вас, маленькие создания, вас, которые только и остались чистыми в эти ужасные годы?

Чему я могу научить вас? Показать вам, как срывают кольцо с ручной гранаты и мечут ее в человека? Показать, как закалывают человека штыком, убивают прикладом или саперной лопатой? Показать, как направляют дуло винтовки на такое непостижимое чудо, как дышащая грудь, пульсирующие легкие, бьющееся сердце? Рассказать, что такое столбняк, вскрытый спиной мозг, сорванный череп? Описать, как выглядит разбрызганный мозг, размозженные кости, вылезающие наружу внутренности? Изобразить, как стонут, когда пуля попадает в живот, как хрипят прострелянные легкие, и какой свист вырывается из горла у раненых в голову? Кроме этого я ничего не знаю! Кроме этого я ничему не научился!

Или подвести мне вас к зелено-серой географической карте, провести по ней пальцем и сказать, что здесь была убита любовь? Объяснить, что книги, которые вы держите в руках, - это сети, которыми улавливают ваши доверчивые души в густые заросли фраз, в колючую проволоку фальшивых понятий?

Вот стою я перед вами, запятнанный, виновный, и не учить, а молить вас хотелось бы мне: оставайтесь такими, какие вы есть, и не позволяйте раздувать теплое сияние вашего детства в острое пламя ненависти!

Этот человек - мой отец, который некогда распоряжался моей жизнью. Но защитить от ужасов войны он не мог. Мне пришлось самому всё преодолевать, и было совершенно безразлично, есть у меня отец или нет.

Этот мальчик был тихим и кротким -  спросите у его матери! А теперь он стреляет так же легко и просто, как когда-то бросал камешки. Раскаяние! Да как ему чувствовать раскаяние, если он четыре года подряд мог безнаказанно отщелкивать головы ни в чем не повинным людям? Война взрастила в нас безразличие к жизни и смерти. Патриотизм, долг, родина, - все это мы сами постоянно повторяли себе, чтобы устоять перед ужасами фронта, чтобы оправдать их! Но это слишком отвлеченные понятия, слишком много крови лилось там, она смыла их начисто!

Одичание? А кто виноват в нем? На скамью подсудимых вас надо посадить. Вашей войной вы превратили нас в дикарей! Вы должны неустанно повторять: "Мы все совершили ужасную ошибку! Так давайте вместе заново искать путей к жизни! ". А вместо этого вы опять начали лицемерить, заниматься травлей и пускать в ход ваши знаменитые статьи закона! 

Война разбила возможность быть счастливым, и я всюду буду немного посторонним и нигде не почувствую себя дома, но никогда, я думаю, я не почувствую себя безнадежно несчастным, ибо всегда будет нечто, что поддержит меня, - хотя бы мои же руки, или зеленое дерево, или дыхание земли.