Железная молодежь

 

Эта книга не является ни обвинением, ни исповедью. Это только попытка рассказать о поколении, которое погубила война, о тех, кто стал ее жертвой, даже если спасся от снарядов.

Говорите это про первую мировую?

Надо, чтобы при объявлении войны устраивалось нечто вроде народного празднества, с музыкой и с входными билетами, как во время боя быков. Затем на арену должны выйти министры и генералы враждующих стран, в трусиках, вооруженные дубинками, и пусть они схватятся друг с другом. Кто останется в живых, объявит свою страну победительницей. Это было бы справедливее, чем то, что делается здесь, где друг с другом воюют совсем не те люди.

Наш классный наставник выступал перед нами с речами, и в конце концов добился того, что наш класс, строем, под его командой, отправился в окружное военное управление, где нас записали добровольцами. У этих воспитателей всегда найдутся высокие чувства,- ведь они носят их наготове в своем жилетном кармане и выдают по мере надобности поурочно .

Быть может, еще кто-то думал и колебался и не очень хотел идти вместе во всеми на фронт. Но поддавались уговорам,- иначе закрывали бы для себя все пути. Ведь в то время все, даже родители, так легко бросались словом "трус". Никто просто не представлял себе, что произойдет. В сущности, самыми умными оказались люди бедные и простые,- они с первого же дня приняли войну, как несчастье, тогда как все, кто жил получше, совсем потеряли голову от радости, хотя они-то как раз и могли бы куда скорее разобраться, к чему всё это приведет .

Таких, как наш классный наставник были тысячи, и все они были убеждены, что таким образом они творят благое дело, не очень утруждая себя при этом. Но это именно и делает их в наших глазах банкротами. Они должны были бы помочь нам, восемнадцатилетним, войти в пору зрелости, в мир труда, долга, культуры и прогресса, стать посредниками между нами и нашим будущим. Признавая их авторитет, мы мысленно связывали с этим понятием знание жизни и дальновидность. Но как только мы увидели первого убитого, это убеждение развеялось в прах. мы поняли, что их поколение не так честно, как наше; их превосходство заключалось лишь в том, что они умели красиво говорить и обладали известной ловкостью. Первый же артиллерийский обстрел раскрыл перед нами наше заблуждение, и под этим огнем рухнуло то мировоззрение, которое они нам прививали.

Они все еще писали статьи и произносили речи, а мы уже видели лазареты и умирающих; они все еще твердили, что нет ничего выше, чем служение государству, а мы уже знали, что страх смерти сильнее. От этого никто из нас не стал ни бунтовщиком, ни дезертиром, ни трусом (они ведь так легко бросались этими словами); мы любили родину не меньше , чем они, и ни разу не дрогнули, идя в атаку; но теперь мы кое-что поняли , мы словно вдруг прозрели. И мы увидели, что от их мира ничего не осталось. Мы неожиданно очутились в ужасающем одиночестве, и выход из этого одиночества нам предстояло найти самим .

Кстати, как это ни странно, но всяческие беды и несчастья на этом свете очень часто исходят от людей маленького роста; у них гораздо более энергичный и неуживчивый характер, чем у людей высоких .

От образованности люди глупеют .

Железная молодежь! Молодежь! Каждому из нас (из добровольцев, ушедших на фронт) не больше двадцати лет. Но разве мы молодежь? Это было давно. Сейчас мы старики .

Люди постарше крепко связаны с прошлым, у них есть почва под ногами, есть жены, дети, профессия и интересы; эти узы настолько прочны, что война не может их разорвать. У нас же, двадцатилетних, есть только наши родители, да у некоторых - девушка. Это не так уж много. А помимо этого мы почти ничего не знали; ничего не успели пережить. Мы еще не успели пустить корни. Война нас смыла .

Мы видели своими молодыми, зоркими глазами, что классический идеал отечества, который нам рисовали наши учителя, пока что находил здесь (на фронте) реальное воплощение в столь полном отречении от своей личности, какого никто и никогда не вздумал бы потребовать от самого последнего слуги .

Мы проиграем войну из-за того, что слишком хорошо умеем козырять .

Видишь ли, если приучишь собаку есть картошку, а потом положишь кусок мяса, то она все-таки схватит мясо, потому что это у нее в крови. А если ты дашь человеку кусочек власти, с ним будет то же самое: он за нее ухватится. Это получается само собой, потому что человек как таковой - перво-наперво скотина .

Фронт представляется мне зловещим водоворотом. Еще вдалеке от его центра, в спокойных водах уже начинаешь ощущать ту силу, с которой он всасывает тебя в свою воронку, медленно, неотвратимо, почти полностью парализуя всякое сопротивление.

Грохот первых разрывов одним взмахом переносит какую-то частичку нашего бытия на тысячи лет назад. В нас просыпается инстинкт зверя,- это он руководит нашими действиями и охраняет нас. Когда мы выезжаем из расположения части, мы просто солдаты, порой угрюмые, порой веселые, но как только мы добираемся до полосы, где начинается фронт, мы становимся полулюдьми-полуживотными.

Война сделал нас никчемными людьми. Мы больше не молодежь. Мы уже не собираемся брать жизнь с боем. Мы беглецы. Мы бежим от самих себя. От своей жизни. Нам было восемнадцать лет, и мы только начинали любить мир и жизнь; нам пришлось стрелять по ним. Первый же разорвавшийся снаряд попал в наше сердце. Мы отрезаны от разумной деятельности, от человеческих стремлений, от прогресса. Мы больше не верим в них. Мы верим в войну.

Фронт - это клетка, и тому, кто в нее попал, приходится, напрягая нервы, ждать, что с ним будет дальше. Мы отданы во власть случая.

Мы превратились в опасных зверей. Мы не сражаемся, мы спасаем себя от уничтожения. Мы швыряем наши гранаты не в людей,- какое нам дело сейчас до того, люди или не люди эти существа с человеческими руками и в касках?

В их облике за нами гонится смерть. Мы можем разрушать и убивать, чтобы спастись самим, чтобы спастись и отомстить за себя. Мы бежим, подхваченные неудержимо увлекающей нас волной, которая делает нас жестокими, превращает нас в бандитов, убийц, я сказал бы - в дьяволов. Если бы среди атакующих был твой отец, ты не колеблясь метнул бы гранату и в него! Отправляясь на передовую, мы становимся животными.

Мы бесчувственные мертвецы, которым какой-то фокусник, какой-то злой волшебник вернул способность бегать и убивать.

Мы хотим жить, жить во что бы то ни стало; не можем же мы обременять себя чувствами, которые, возможно, украшают человека в мирное время.

Каждый пережитый нами фронтовой день ложится нам на душу тяжелым камнем.

Что сталось бы с нами, если бы мы ясно осознали все, что происходит там, на войне?

Война не такая простая штука, как некоторым кажется.

- Началась бы война или не началась, если бы кайзер сказал "нет"?

- Ну пусть не он один, пусть двадцать-тридцать человек во всем мире сказали бы "нет", может быть тогда ее все же не было бы?

- Странно все-таки, как подумаешь зачем мы здесь? Чтобы защищать свое отечество. Но ведь и наш враг здесь, чтобы защищать свое отечество. Так кто же прав?

-Может быть, и мы и они.

- Войны возникают от того, что одна страна наносит другой тяжкое оскорбление.

-Страна? Ничего не понимаю. Ведь не может же гора в Германии оскорбить гору во Франции, Или скажем, река или лес, или пшеничное поле.

- Я же не то хотел сказать. Один народ наносит оскорбление другому...

- Тогда мне здесь делать нечего, меня никто не оскорблял.

- Тут ведь дело не в тебе и не в твоей деревне. Тут надо понимать как нечто целое, то есть государство!

- Государство! Полевая жандармерия, полиция, налоги- вот что такое ваше государство. Государство и родина - это и в самом деле далеко не одно и то же.

- Но все-таки одно с другим связано. Родины не бывает без государства.

- Так отчего бывают войны?

- Значит, есть люди которым война идет на пользу.

- Всякому приличному кайзеру нужна по меньшей мере одна война, а то он не прославится.

- Генералам война тоже приносит славу. Об них больше трубят, чем о монархах.

- Война скорее что-то вроде лихорадки. Никто как будто бы и не хочет, а смотришь- она уж тут как тут. Мы войны не хотим, другие утверждают то же самое, и все-таки чуть не весь мир в нее впутался.

Мы все одинаково боимся смерти и одинаково хотим жить.

Мы всегда слишком поздно прозреваем. Если бы нам почаще говорили, что вы такие же несчастные маленькие люди, как и мы, что вашим матерям так же страшно за своих сыновей, как и нашим, т что мы с вами одинаково боимся смерти, одинаково умираем и одинаково страдаем от боли!

Кажется непостижимым, что к этим изодранным в клочья телам приставлены человеческие лица, еще живущие обычной повседневной жизнью. Как же бессмысленно все то, что написано и передумано людьми, если на свете возможны такие вещи! До какой же степени лжива и никчемна наша тысячелетняя цивилизация, если она даже не смогла предотвратить эти потоки крови, если она допустила, чтобы на свете существовали сотни тысяч лазаретов, застенков. Лишь в лазарете видишь воочию, что такое война.

Я молод - мне двадцать, но все, что я видел в жизни,- это отчаяние, смерть, страх и сплетение нелепейшего бездумного прозябания с безмерными муками. Я вижу, что кто-то натравливает один народ на другой и люди убивают друг друга, в безумном ослеплении покоряясь чужой воле, не ведая, что творят, не зная за собой вины. Я вижу, что лучшие умы человечества изобретают оружие, чтобы такое длилось подольше, и находят слова, чтобы еще более утонченно оправдать всё это. И вместе со мной это видят люди моего возраста, у нас и у них, во всем мире, это переживает всё наше поколение. Что скажут наш отцы, если мы когда-нибудь поднимемся из могил и предстанем перед ними и потребуем отчета? Чего им ждать от нас, если мы доживем до того дня, когда не будет войны? Долгие годы мы занимались тем, что убивали. Это было первым призванием в нашей жизни. Всё, что мы знаем о жизни - это смерть. Что же будет потом? И что станет с нами?

Война - это нечто вроде опасной болезни, от которой можно умереть, как умирают от рака, туберкулеза, гриппа и дизентерии. Только смертельный исход наступает гораздо чаще, и смерть приходит в гораздо более разнообразных и страшных обличиях.

Внутри нас всё изрыто, как изрыта местность вокруг нас.

Война. Снаряды, облака газов и танковые дивизионы - увечье, удушье, смерть.

Дизентерия, грипп, тиф - боли, горячка, смерть.

Окопы, лазарет, братская могила, смерть - других возможностей нет.

Ветер надежды, несущийся над выжженными полями, неистовая лихорадка нетерпения, разочарование, небывало обостренный, трепетный страх смерти, мучительный вопрос: ПОЧЕМУ? Почему этому не положат конец?